Розділи:
Дискусійний клуб
Нейропсихологический аспект Четвертой мировой войны
Я люблю смотреть мультфильмы со смыслом. И старые, и новые. Это неправда, что в мире массового искусства уже ничего путевого не создается. Вот недавно смотрел короткометражный мультфильм «Geri’s Game» (Pixar). Сюжет: старичок приходит в парк, садится за пустой стол, раскладывает шахматы и начинает играть с самим собой. Просто пересаживается с места на место и ходит то белыми, то черными. Создается ощущение, что играют двое. В результате «один» игрок побеждает «другого». Запутал? Тогда, извините, посмотрите сами. Я, собственно, не о самом мультике, а о тех мыслях, которые он вызвал.
Наблюдая за социальными реакциями на новомодные «страшилки», я все больше убеждаюсь в правоте и работе теоремы Томаса. Напомню, что один из основателей чикагской школы социологии W.J. Thomas еще после Первой мировой войны сформулировал свою знаменитую теорему Томаса – «если люди определяют ситуацию как реальную, она реальна в своих последствиях». Отсюда важность тех символических битв, о которых говорилось выше. Стоит представителям силовых структур внедрить в общественное сознание (и сознание правительственных структур, которое является его частью) криминальную модель потребления наркотиков, согласно которой проблема наркотиков – это, прежде всего, проблема преступности, и основные средства будут направляться на борьбу с наркомафией, неважно, будет ли достигать она поставленных целей или нет [1].
Наше время – это время войн. Информация о любой социальной проблеме в обществе, наделенном мощными средствами коммуникации, быстро распространяется и объединяет вокруг себя людей. По сути, распространяется не сама информация, а эмоции вокруг нее. Это, собственно, зачастую быстро объединяет людей вокруг главной адаптационной эмоции – страха. Базального страха. И, как следствие, ситуация мгновенно приобретает статус военной. И армия, поверьте, здесь ни при чем. Речь идет о войне в умах, а не о физическом уничтожении друг друга.
Подобная милитаризация социальных проблем в целом и проблемы наркотизма, в частности, свойственна и многим западным странам, особенно «самой демократичной из демократических стран мира» – США. Там постоянно идет война: во времена президента Никсона –
с преступностью, при Рейгане – с наркотиками, сейчас –
с террором, война за демократию. Очевидно, что подобной милитаризацией власти добиваются тотальной мобилизации населения на борьбу с видимым или невидимым врагом. При этом другие проблемы, например, такие как социальное неравенство, расовая дискриминация или ущемление прав женщин, экономический тупик, отступают на второй план [2].
Могу только процитировать знаменитого американского социолога, одного из основателей школы символического интеракционизма H. Blumer: «Социальная проблема – это то, что общество определяет в качестве таковой». Социальная проблема может появиться и исчезнуть, хотя само явление остается и даже растет. Например, проблема бедности, доминировавшая в США в 30-х гг. XX ст., практически не фигурировала в качестве социальной проблемы во время войны и последующего десятилетия, вновь возникнув лишь в начале 60-х. [3]. Означает ли, что все это время, то есть во время войны и сразу после нее, бедности не было?
Итак, здесь уместно упомянуть о социальных страхах. Страхах, которые в силу большого эмоционального напряжения должны иметь свой выход. Во что? В очень известной в свое время работе «Страх и трепет. Диалектическая лирика Иоханнеса де Силенцио» знаменитый датский философ S. Kierkegaards много рассуждает о страхе в морализации и теологии. Но более интересным мне показалась его запись в «Дневнике», когда он писал свой труд: «Природу первобытного греха часто объясняли, и все же при этом не доставало главной категории – страха (Angest), а между тем он – самое существенное определение. Страх – это желание того, чего страшатся, это симпатическая антипатия, страх – это чуждая сила, которая захватывает индивида, и все же он не может освободиться от нее, да и не хочет, ибо человек страшится, но страшится того, что желает. Страх делает индивида бессильным, а первый грех всегда проходит в слабости; потому-то оно, по всей видимости, случается как бы безотчетно, но такое отсутствие осознания и есть настоящая ловушка». Вера, страхи и религия будто переплетаются и, по сути, не могут существовать друг без друга. Хотя мне ближе его же мысль, что страх есть скованная свобода. Более того, страх делает нас гетерогенными. Замечательная идея! Мы вместе, потому что мы боимся? То есть в каждом из нас уже изначально сидит страх, даже потому, что мы чего-то желаем, но не получаем [4].
Итак, давайте рассуждать логически. Если наш мозг является кладезем двух видов памяти – картинки (зрительная) и логической (слова, действия), то получается, что любой страх на уровне социализации, претендуя на базальность, имеет тяготение к онтогенетически более древней памяти – зрительной и одновременно эмоциональной. Другими словами, мы боимся СПИДа потому, что наши предки боялись саблезубого тигра, ибо то и другое связано с картинкой Харона. И страх, и бесстрашие всегда требуют подтверждения. Вот тут интересны работы нейрофизиолога из университета Мэриленда (США) G. Schoenbaum о нейрофизиологии поощрения. По материалам он-лайн версии журнала Nature (2010), проводя опыты над крысами, Schoenbaum приблизился к пониманию того, как мозг реагирует на ожидание опосредованного поощрения (abstract rewards). Дать физиологическое объяснение тому, почему люди способны много работать для достижения цели, которая не ведет напрямую к удовольствию, не так-то просто. «Обычно люди трудятся не ради прямого вознаграждения в виде пищи или секса, а ради такой опосредованной цели, как деньги», – говорит Schoenbaum. Это можно объяснить только тем, что отдаленные цели каким-то образом трансформируются мозгом в стимулы непосредственного удовольствия.
Schoenbaum предположил, что орбитофронтальный кортекс – часть головного мозга, находящаяся позади глазных яблок, является когнитивным «центром поощрения». Этот участок мозга анализирует разные стратегии поведения, определяет, какое поведение приведет к максимальному поощрению и затем провоцирует нужную эмоциональную реакцию. Как правило, обе структуры – когнитивная и эмоциональная – реагируют одинаково. Однако в тех случаях, когда кортекс «считает», что немедленное получение удовольствия помешает более заманчивой отдаленной цели, он выступает в роли «внутреннего полицейского» и сдерживает эмоциональные импульсы.
В некоторых случаях непосредственные раздражители оказываются сильнее, чем долгосрочные цели. Так, например, вид шприца может вызвать у наркомана непреодолимое желание потребить наркотик, а золотые арки «Макдональдса» перевесят желание сбросить лишний вес [5]. И именно поэтому я уверен – этот эксперимент на людях покажет совершенно другие, противоположные данные. Люди живут не в том мире, в котором животные, – в мире символов-картинок и слов.
Четвертая мировая война – война символов, главные из которых – слово и картинка. Интернет – поле битвы за умы, территорию, ресурсы, таланты. И эти «военные действия» приобретают совершенно неожиданные обороты.
Ведь, согласитесь, существует научная ловушка изучения нашего мозга. Даже в правоведенье. Непонятно? Попробую объяснить. Нейрофизиология все более доходчиво объясняет нам, что человек совершает многие поступки помимо своей воли. Но по воле собственного мозга. Чем больше мы узнаем об устройстве собственного мозга, тем легче допустить, что ответственность за наши действия лежит на нем. Постепенно эти знания начинают подтачивать основы одного из самых, казалось бы, устойчивых общественных институтов – системы правосудия.
Другими словами, то, что происходит с человечеством, в том числе его логическое общение друг с другом при помощи войны или другой насильственной дисскуссии, по сути, с позиции нейрофизиологии, есть продукт мозга или реже – мозгов. Таким образом, понимая, как работает мозг, а с моей точки зрения, понимая, что поменялось за века в работе того же мозга, можно понять то, что происходит в мире взаимодействия людей. Это далеко не асоциальность и гипертрофированные идеи локализма от нейропсихологии, этакое антилурианство. Скорее, это попытка что-то понять.
Меня как-то заинтересовали данные статистики посещаемости интернет-ресурсов в динамике 10 лет. И что же оказалось? Именно два ресурса – порнографическая и социальная сети – постоянны на вершинах запросов, меняясь только местами: то порнография на первом месте, то социальные сети… У вас не возникли по этому поводу ассоциации? У меня возникли. И далеко не радостные. Ведь эти два интернет-ресурса объединяет одно и то же: картинка, недолюбленность, поверхностность и, наконец, скорость или, вернее, быстрота псевдообъединения
(и духовного, и телесного). Воистину, у некоторых в голове мысли. У остальных – просто мозг. И это необратимо.
По сути, с позиции нейропсихологии, как это ни странно, Четвертая мировая война – это «война» двух полушарий человеческого мозга – левого и правого. Кстати, я напомню удивительный факт, что в реальности оба полушария до конца жизни конкурируют за новые нейроны или, хотя бы, дендриты, «перетягивая» их к себе, даже тогда, когда все более скудно создают их при конце жизни. Разумеется, нельзя буквально принимать мои слова о войне полушарий. Это, скорее, опосредованная война потоков сигналов, которые идут на оба полушария и, конечно же, интегрированная деятельность в виде интуиции или предчувствия, которая все больше заменяет логику в действиях людей. А это, уж извините, женская мировая функциональность: меньше логики, но больше интуиции и виденья мира как картинки.
Мир людей все больше становится женским по своей сути. А вернее, по смещению функциональности мозга, что, собственно, подтверждает неновую идею о том, что генотип мужчин в принципе тупиковый с позиции эволюции. И эксперименты природы происходят на заведомо менее ценном материале – мужской половине.
Если продолжать логически рассуждать, то нам в принятии этой идеи не обойтись без понимания нейропсихологии отдельных функций человеческой психики. Например – внимания.
Позволю себе напомнить известную работу в области нейропсихологии внимания Уточкина о проблеме межполушарной асимметрии (латеральности). Так вот раньше среди нейропсихологов и нейрофизиологов она обсуждалась только по отношению к доминантности по речи и мануальной функции. На основании этих параметров левое полушарие признавалось абсолютно доминантным, а правое – абсолютно субдоминантным. Только в конце 60-х начале 70-х гг. XX ст. стали появляться представления об асимметрии по другим функциям и об относительной доминантности полушарий. Было показано, что правое полушарие также задействовано в организации речевых процессов, а левое – невербального поведения. Но именно в это время человеческое общество, наконец-то, констатировало, что границы исчезли и виртуальное пространство стало более конкурентным реальному. Другими словами, нейрофизиологи не просто вышли на идею относительной доминанты, а просто констатировали факт челленджа доминанты по социальному или биологическому запросу извне.
Как понимать тогда новую войну в нейропсихологическом аспекте? Думаю, ее надо оценивать как виртуальный конфликт полушарий, вернее, конфликт особенностей функционирования этих полушарий. Когда логика заменяется картинкой с последующим смещением этой самой логики, становится понятным, почему очередная движущая картинка (где танцуют, поют, катаются и т. д.) становится более конкурентой к анализу ситуации с землей, медициной или реальной войной.
Абсолютно логичны и рассуждения Е. Хомской, которая ввела некоторые основные положения, связанные с латеральностью. По ее мнению, функциональная межполушарная асимметрия – это продукт действия биосоциальных механизмов.
В последнее время появляются исследования межполушарной асимметрии на материале экспериментов с использованием психофизических методов, в первую очередь метода «да – нет» теории обнаружения сигнала. Большинство исследований выполняется на зрительной модальности (как правило, тахистоскопическое предъявление зашумленных стимулов), но существуют испытания, проведенные на слухе, хотя, в целом, этот материал менее изучен, чем зрение.
В исследованиях межполушарной асимметрии применяется идея о ее динамической организации, в связи с чем появляются представления о том, что доминирование
какого-либо из полушарий изменчиво во времени, причем доминантность способна меняться как в течение относительно длительного промежутка времени (например, под влиянием профессионализации), так и в краткосрочный период. Так, Ф. Березин (1976) указывал на факт увеличения асимметрии рук при нарастании тревоги и напряжения. Исследования Е. Хомской и ее коллег также показали, что при повторном тестировании одних и тех же испытуемых на тех же методиках (тестирования проводились 4 раза в течение месяца с промежутком в 5-7 дней) обнаруживается изменение знаков (перенос доминантности в другое полушарие) и абсолютных величин (степени выраженности латерального эффекта) коэффициентов мануальной, слухоречевой и зрительной асимметрий [6].
Теперь подумаем, исходя из вышеизложенного, как мозг принимает решение. Если мы вспомним о информации в недостающем количестве, например, того же изображения, мозг человека за считанные секунды включает свои резервные связи, может достраивать его. Это доказано. Так, ученые из Массачусетского технологического института (США) исследовали способность мозга восстанавливать изображение при недостатке информации.
Нейробиологи использовали в своей работе эффект, связанный со слепым пятном – небольшим участком сетчатки глаза, который не содержит зрительных рецепторов. Такое пятно есть у каждого здорового человека, то есть глаз не видит около 2% картинки. Парадоксально, но невидимая зона – это то, что находится прямо перед глазом. Полностью изображение достраивается мозгом на основе информации от другого глаза или соседних участков.
Ученых интересовала способность мозга достраивать изображение. Ранее они обнаружили, что схожая система восстановления картинки работает у лиц, перенесших инсульт, и больных с поражением части сетчатки.
По сути, постепенно выстраивается следующая система: мозг принимает решение на основании двух вещей: информации настоящей и информации из прошлого. И, конечно же, их сопоставления. Основная информация в настоящее время поступает через зрительный канал. Тогда получается, что «дорисовывание» мозгом того же сигнала в уровне слепого пятна – это не просто сопоставление сигналов с другого глаза или вербального (тактильного, обонятельного и т. д.) каналов информации, но и памяти тех же картинок, а особенно эмоционально оттененных из запасников наших клише памяти. Теперь согласитесь, что количество картинок в нашей жизни возросло, как минимум, на порядок. И это подтверждают все нейрофизиологи и нейропсихологи. Будет ли меняться принятие решения мозгом в этой ситуации? Несомненно. Как? Повторюсь, но это очень важно – через видение решения картинкоподобным, эмоциональным способом и за счет подключения большей интуиции, чем это было бы даже 30-50 лет назад.
Человеческий мозг постоянно усердно работает, чтобы позволить нам добиться наилучших решений в разных ситуациях, используя доступную информацию для обработки. Мы принимаем оптимальные решения только в том случае, когда наш мозг находится в бессознательном состоянии. Как утверждает автор одного исследования в области нейропсихологии решений, доктор A. Pogue, определенные аспекты человеческого познания осуществляются с удивительной точностью [7].
В его эксперименте участникам предлагалось следить за точками на компьютерном мониторе, которые двигались в произвольном направлении. Контролируемое количество точек двигалось намеренно равномерно в одном направлении, и людям просто нужно было ответить, в какую сторону они перемещались – направо или налево. Чем больше по времени человек смотрел на точки, тем с большей точностью определял координаты движения. Неврологи зафиксировали, что мозг подсознательно собирал данные для достижения наиболее четкого решения и определения конечного ответа. Людям не сообщали о цели тестирования, чтобы добиться наиболее естественных результатов.
Наблюдая за активностью нейронов в действии, специалисты заметили, что они снова и снова реагировали на предоставленную информацию, пока не достигали порогового значения, вызывая пик активности в головном мозге. По мнению экспертов, такая работа мозга имеет ряд преимуществ для нас: самое главное заключается в достижении разумного решения в краткие сроки в неосознанном состоянии. Также было выявлено, что мозг сам устанавливает порог уверенности о правильности решения – когда мы, например, уверены в своей правоте наполовину или на все 90%. Вот только интересно: каким образом мозг вычисляет порог?
А вот эмоциональные решения – это уже не удел только женщин. Это нейропсихологический сдвиг в действиях современного человечества. Войны, экономические кризисы, прогулка с мороженым, тайное просматривание порнографии, вложение денег, свадьба, внештатная ситуация на дороге, смена места работы – все это ситуации с определенной долей риска. Новое исследование доказывает, что в таких ситуациях чаще выбор делают эмоции, а не логика.
Группа ученых из Калифорнийского технологического института (США) использовала функциональный ядерно-магнитный резонанс в реальном времени для наблюдения за мозговой деятельностью здоровых взрослых во время контрольного опроса. Было выявлено, что если испытуемые чувствовали недостаток информации и некую неуверенность, как ответить, активизировались орбитофронтальная кора и мозжечковая миндалина –
зоны мозга, отвечающие за эмоции или интуицию. Поскольку мозжечковая миндалина также отвечает за чувство гнева, то нередко чувство нерешимости сопровождает вспышка необъяснимого гнева, что еще больше доказывает теорию ученых.
А тут еще одна маленькая проблема – демографический сдвиг в сторону урбанизации. Судьбоносные решения, в том числе о начале войны, принимаются в городах. Не в селах. И даже не на хуторах или в районных центрах. В больших городах. Как, собственно, решения об абортах, разводах, суицидах и прочей деструкции человеческих отношений. Оказывается и это не случайно. Огромное количество мелких стимулов, которые получает человеческий мозг в условиях города, может показаться просто белым шумом. Но человеку приходится обращать на них внимание, даже когда мозг сильно перегружен. Поэтому мозг человека вынужден постоянно пребывать в состоянии «бегства или борьбы», которое провоцирует выделение гормона стресса кортизола.
По мнению ученых, всего пять минут пребывания на оживленной улице могут уменьшить способность к сосредоточению. В таких условиях способность мозга к концентрации внимания постепенно теряется, ведь кортизол не дает образовываться новым нервным связям. Более того, город – это пространство, порождающее тревогу из-за близости взгляда. И ситуация еще больше усугубляется. В итоге, получается не просто неверное решение из-за превалирующих эмоций и меньшей логики, а выход маскированной или открытой тревоги [8].
Наше время – это время картинок, движущихся и неподвижных. Слово постепенно уходит, логика исчезает, остается картинка хорошая или плохая, хотя это уже не имеет никакого значения.
Есть еще одна тотальная неприятность, которая красиво ложится на поле мировой бойни в виде всевозрастающего когнитивного диссонанса в мире, согласно теории Фестингера (1954). Суть этой теории в двух словах: знаю, но не делаю или делаю противоположное. Однако в ней есть еще один существенный элемент изменения мнения о себе самом мнением окружающих, и схема изменения собственного мнения проходит обязательно через понятия «а мы думаем так». Это очень важный момент. Вот тут как раз война всемирной картинки из тех же масс-медиа, Интернета начинает тихо и без всяких усилий менять логику отдельно взятого гражданина этой планеты. Объясню еще проще: если вы каждый день сталкиваетесь с тревожной информацией, в особенности поступающей через зрительный анализатор, то изменить вашу логику необычайно просто. Да и логика, честно говоря, просто исчезает, уступая место тревоге, страху, неудовольствию, агрессии, радости, счастью, то есть безрассудным ответам. Возникает ситуация моральной паники в силу очень быстрого распространения символов, главные из которых – слова и картинки.
Таким образом, отношение общества к девиантам, существующее на сегодняшний день, лучше всего характеризуется понятием «моральной паники» – то есть страхом, что какое-либо явление подрывает моральные основы, на которых основывается общество. Термин «моральная паника» ввел в обиход социолог S. Cohen в начале 70-х гг. ХХ ст. [3].
Только угрозой этим основам можно объяснить ту паническую реакцию, которая преобладает сегодня у нас. Или еще один термин – «девиационное преувеличение», то есть раздувание реальных масштабов какого-либо негативного общественного явления. Что же такое эта моральная паника? Социологи E. Goode и N. Ben-Yehuda выделяют 5 составных элементов моральной паники:
• повышенная озабоченность поведением определенной группы;
• повышенная враждебность к этой группе;
• широко распространенный консенсус, что поведение этой группы несет в себе угрозу всему обществу;
• преувеличение числа лиц, демонстрирующих это поведение, и угрозы, заключающейся в нем;
• неустойчивость существующей ситуации [9, 10].
Конечно, нельзя не согласиться с известным немецким «страховедом» F. Riman, который излагает свой взгляд на природу страха. Если раньше человек испытывал страх перед силами природы, будучи беззащитным перед нею, угрожающими демонами и могущественным Богом, то теперь мы боимся самих себя. Представляется иллюзией, что прогресс и в равной степени регресс имеют влияние на наши страхи. Иногда это может быть и так, но следствием (прогресса или регресса) являются новые страхи. Переживание страха содержится в самом нашем существовании. Общепринятым является то, что каждый человек имеет свои личностные видоизменения страха: страх тем меньше выражен, чем более абстрактными являются для данной личности смерть, любовь или другие представления. Каждый человек имеет собственную индивидуальную форму страха, которая так же относится к образу жизни человека, как присущая только ему форма любви и его собственная, индивидуальная неизбежность смерти. Страх индивидуален и отражает личностные особенности каждого человека, он имеет место при всех общественных устройствах. Наш личный страх связан с индивидуальными условиями жизни, предрасположенностью и окружением, он имеет свою историю развития и начинается практически с момента начала нашего развития, то есть рождается вместе с нами. Если рассматривать страх (без страха), то создается впечатление, что он имеет двойственный аспект: с одной стороны, он активизирует нас, с другой – парализует. Страх всегда есть сигнал и предупреждение об опасности, в равной степени он содержит предложение – импульс к преодолению этой опасности. Предположения об источнике страха и его осознание свидетельствуют об определенной ступени развития, о достижении зрелости. Уклонение от формулирования и объяснения страха приводит к его стагнации; это тормозит наше дальнейшее развитие и оставляет нас на том уровне детства, когда границы страха непреодолимы.
В свое время меня заинтересовал феномен увеличения количества сюжетов всемирной катастрофы – посткалиптики. Эти сюжеты и доказательства стали сверхпопулярными, так как базируются на базальном страхе людей, синкритическом мышлении, ощущении беспомощности и отсутствии достоверной информации. Fin-de-siecle («конец века») имеет не менее 25 (на сегодняшний день) доказательств всемирной гибели живого мира, которые уже были опубликованы ранее [11]. Но дело даже не об этом. Посмотрев на доказательность этих катастроф, я увидел, что при всем разнообразии их обьединяет одно –
картинка. Да, именно картинка. Яркая, убедительная, графическая или просто в виде картины «Последний день Помпеи» Брюллова. То есть не реальная ситуация, а виртуальная, и именно на уровне зрительной информации. Но как тут не вспомнить, что зрительная информация соседствует с эмоциональной оценкой более плотно, чем любая другая. Картинка прочно засела как основной вид информации – простой, быстрый и поверхностный. А еще мощно эмоциональный, а значит заведомо конкурентен логике и мышлению.
Как сказала F. de Genlis, те, кто читают книги, всегда будут управлять теми, кто смотрит телевизор, и я с ней согласен. Осталась мелочь – уже некому принимать решения с позиции логики, ибо все смотрят телевизор и никто не читает. К большому сожалению, я наблюдаю рост массового нигилизма. Даже в науке. И поэтому лозунг «Знание –
сила! Но какой прок от знания вещей, если эти вещи бесполезны?» становится обыденным явлением. И это не связано с отупением или массовой деградацией. Наоборот, это связано с высокими технологиями и облегчением нашей жизни. Великая лень стимулируется как только возможно. Мы теряем понятные структурные отношения.
Давайте проведем полевой психологический эксперимент. Я процитирую знаменитый монолог Голохвастова из спектакля «За двумя зайцами», а вы по прочтении ассоциируете текст.
Итак: «Когда человек не такой, как вообще, потому один такой, а другой такой, и ум у него не для танцевания, а для устройства себя, для развязки свого существования, для сведения обхождения, и когда такой человек, ежели он вченый, поднимется умом своим за тучи и там умом своим становится еще выше Лаврской колокольни, и когда он студова глянет вниз, на людей, так они ему покажутся такие махонькие-махонькие, все равно как мыши... пардон, как крисы... Потому что это же Человек! А тот, который он, это он, он тоже человек, невченый, но... зачем же?! Это ж ведь очень и очень! Да! Да! Но нет!».
Ассоциировали? Итак, вы, во-первых, вспомнили не спектакль, а фильм «За двумя зайцами». Во-вторых, «оживили» картинку с великолепной игрой Борисова. В-третьих, улыбнулись и... В-четвертых, совершенно выключили «логику» абсурда монолога. Ведь монолог при всей своей алогичности в лингвистической экспертизе абсолютно логичен в целостном восприятии.
Картинка победила. Возможно, я слишком упрощенно объясняю, но надеюсь, что за этой упрощенностью можно вспомнить и о более глобальных явлениях, например о войне.
Каждая структура, будь то государство или человеческий организм, нуждаются в гомеостазе. Атрибутами этого равновесия есть символы. Позволю еще одну любимую цитату и из фильма «Кин-дза-дза!»: «Когда у общества нет цветовой дифференциации штанов – то нет цели!».
Мы живем в мире подменяемых символов. Мозг постоянно в погоне за пониманием сущности того, что он воспринимает из внешнего мира. Двойной стандарт становится правилом. Альтруизм «полюби ближнего своего, как самого себя» изначально предусматривает эгоизм «люби себя». Возможно, доказав обратное и вдумавшись в то, что хотели в жизни и что получили, мы по-другому посмотрим на шутку: «Опыт – то, что получаешь, не получив того, что хотел».
Интернет меняет принципы работы человеческого мозга, развивая способность оперативно принимать решения и обрабатывать большие объемы информации, но ценой таких навыков, как умение уделять внимание нюансам и выражению лица.
По мнению B. Montague и H. Brooks, в целом мозг здоровых молодых людей задействован более активно, когда они проводят поиск в Интернете, чем когда они читают книги. При этом больше всего стимулируются те зоны, которые контролируют процесс принятия решений и комплексное мышление. Зоны, отвечающие за абстрактное мышление и сопереживание, при этом слабо задействованы.
G. Small, директор Центра исследования памяти и старения в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса (США), проводивший исследование нейропсихологических аспектов человека, работающего в Интернете, утверждает, что интенсивное использование цифровых технологий может привести к долговременному эволюционному сдвигу. Так, Small отметил, что молодые люди взрослеют вместе с этой технологией и их мозг более податлив и гибок, чем у представителей старшего поколения. Также он утверждает, что по Дарвину следующее поколение должно приспособиться к новым условиям. Те, кто будет хорошо разбираться в технологиях, получат преимущество: они достигнут большего экономического успеха, и их потомство будет лучше обеспечено.
Таким образом, подводя итоги, Четвертая мировая
война – это война визуального (картиночного), логического восприятия и принятия мира и решения в голове одного взятого усредненного жителя нашей планеты, в миллионы раз усиленное виртуальным миром Интернета и видеоканалами. И идет она уже давным-давно. Незаметно и тихо. Но агрессивно и всепоглощающе. И тогда становится понятно, что чем меньше ты думаешь, тем больше у тебя появляется единомышленников. А к мозгам точнее всего подходит английское выражение: «Use it or lose it» – «Используй по назначению, а не то утратишь».
Люди меняются значительно быстрее, чем это было несколько десятилетий назад. И только немногие еще вздыхают: «А помнишь, когда ты был ребенком? Тебе ведь не нужна была вся эта чепуха!».
Но мы уже взрослые и нам осталось одно – расслабиться и сходить посмотреть очередную бессмыслицу в 3D-формате… Или еще раз прочесть эту статью.
Список литературы находится в редакции.
/thumbs/widget_no2012_10-45_509e1c4eae1b70a5a456273cc380cef2.jpg)
/thumbs/widget_no2012_9-44_4679f5b88b24aa9cb618f512bdc49092.jpg)
/thumbs/widget_no2012_8-43_26cad5b88ddf5a743f95ca429b4c906d.jpg)
/thumbs/widget_no2012_7-42_86a9e4da36ea1a0db29c7bd40ea47bf2.jpg)
/thumbs/widget_no2012_6-41_95619ec1daf610ad2dcf1807a3dea079.jpg)
/thumbs/widget_no2012_5-40_6337bb5366e25ae3aba094521feb2dfb.jpg)
/thumbs/widget_no2012_4-39_7d337a6b6ef0eaddfe130c03de9c2153.jpg)
/thumbs/widget_no2012_3-38_647553d86543f015aecc127ace4d2ade.jpg)
/thumbs/widget_no2012_2-37_47f44a39a5728a1047623e171b83f7f4.jpg)
/thumbs/widget_no2012_1-36_c36daeafd4162943d279739ca6c9f0b4.jpg)
/thumbs/widget_nn24_8-153_titul.jpg)
/thumbs/widget_nn24_7-152_titul-1.jpg)
/thumbs/widget_nn24_5-6-151_titul.jpg)
/thumbs/widget_nn24_4-150_titul.jpg)
/thumbs/widget_nn24_3-149_titul.jpg)
/thumbs/widget_nn24_2-148_titul.jpg)
/thumbs/widget_nn24_1-147_titul-1.jpg)
