Соната сердца Константинаса Чюрлениса

В каждой стране, даже если она маленькая, есть свой большой талант. Таким «домашним гением» являлся Константинас Чюрленис для Литвы. Дарование его было двойным – заслуги этого человека перед мировой музыкой и живописью практически равноценны. Наследие Чюрлениса – явление уникальное, представляющее собой синтез двух искусств. Идеи его творчества и сейчас остаются для многих непонятыми и загадочными, а необычный стиль картин, стоящих особняком среди произведений его современников, предвосхитил появление совершенно различных направлений живописи – от сюрреализма до абстракционизма. Рано ушедший из жизни Чюрленис не успел раскрыть все грани своего таланта и поведать миру смысл своих работ – он прожил всего 35 лет, умерев в психиатрической больнице.

Микалоюс Константинас Чюрленис родился 22 сентября 1875 г. в литовском городке Варене. В большой семье воспитывались девять детей, из которых первенцем был Константинас. Между ним и самой младшей его сестрой Ядвигой была разница в 25 лет. Когда мальчику исполнилось три года, семья перебралась в курортный город Друскининкай, в котором и прошло его детство.

Родители Микалоюса происходили из крестьянского сословия. Мать Адель Радманайте родилась в семье немецких эмигрантов-евангелистов, спасавшихся на территории Литвы от гонений католической церкви. Дед – отец Адели, зарабатывал на жизнь изготовлением гипсовых, деревянных и янтарных статуэток. Она рано осталась сиротой и работала няней в обеспеченных семьях. Отец Чюрлениса, которого, как и сына, звали Константинасом, был органистом, не имея при этом профессионального музыкального образования. Очевидно, что столь разнообразные творческие способности будущий художник и композитор унаследовал от обоих родителей.

По воспоминаниям детей, отец имел некоторые странности в поведении. После пяти лет семейной жизни он внезапно, без объяснений оставил работу и семью. Как объясняла затем младшая сестра художника Ядвига: «В отце проснулась старая его страсть к бродяжничеству. И вот, продав свою часть леса в Гуобиняе, он пустился в долгое путешествие. Просто так – на свет поглядеть». Через год он так же неожиданно вернулся. Отец не любил рассказывать о своем странствии, известно лишь, что он успел побывать даже в Сибири. Константинас-старший любил уединение и под любым предлогом спешил удалиться от общества на рыбалку, иной раз вместо себя оставляя 6-летнего сына играть службу в костеле (удивительно, но в семь лет этот деревенский Моцарт уже знал нотную грамоту).

В 10 лет Кастукас, как называли Чюрлениса домашние, успешно окончил курс в местном народном училище. Дальше он мог продолжить обучение только в гимназии, но денег у родителей не было. Три года мальчик слонялся без дела, пока друг семьи, врач и музыкант Ю. Маркевич, приезжавший на отдых в Друскининкай, не обратил внимания на музыкальные способности ребенка. Он рекомендовал Чюрлениса в оркестровую школу князя М. Огинского. Последний был страстным поклонником музыки и организовал у себя в поместье в Плунге благотворительное обучение с пансионом для юных талантов. Здесь Константинас научился играть на флейте и показал первые успехи в сочинительстве. С финансовой поддержкой Огинского в 1894 г. он поступил в Варшавский музыкальный институт, сначала учился в фортепианном классе, но через год поменял специальность на композицию.

Первые пьесы молодого композитора относятся к 1896 г., к концу же обучения, в 1899 г., он уже являлся автором 30 самостоятельных музыкальных произведений. После окончания консерватории Чюрленису предложили престижное место директора музыкальной школы в Люблине. Он отказался без весомой причины. Впрочем, это лишь один из повторяющихся эпизодов из жизни художника – ему было свойственно проявлять избегающую позицию в ответственных, судьбоносных решениях.

В Варшаве Чюрленис близко сдружился с сокурсником Эугениушем Моравским, который впоследствии стал директором Варшавской консерватории. Константинас часто бывал в семейном кругу своего друга и влюбился в его сестру Марию. Однако родители девушки, не воспринимая серьезно профессию музыканта для супруга своей дочери, были против их отношений и решили выдать дочь за более надежного жениха. Мария предложила Чюрленису бежать и обвенчаться втайне от родителей, но тот, к разочарованию девушки, отказался идти против их воли.

В дневниковых записях варшавского периода жизни Чюрлениса можно найти строки, проливающие свет на его личность, переживания и причины преследовавших его всю жизнь добровольных отказов: «Ведь я представлял себе счастье таким близким и возможным. Однако решил: счастлив не буду. Это столь же верно, как и то, что умру. Сие меня как бы утешило несколько, потому что убедился так или иначе – если это можно назвать убеждением, – открыл истину. Да, счастлив не буду, иначе быть не может. Слишком легко раним, слишком близко все принимаю к сердцу, чужих людей не люблю и боюсь их, жить среди них не умею. Деньги меня не привлекают, ожидает меня нужда, сомневаюсь в своем призвании и таланте и ничего не достигну. Итак, буду ничто, ноль, но буду знать свое положение».

В 1900-1901 гг. Чюрленис создает самое известное свое музыкальное произведение – симфоническую поэму «В лесу», с которой началась история литовской профессиональной музыки. После плодотворного лета 1901 г., результатом которого стали около 20 мазурок и прелюдий, все еще неудовлетворенный своим уровнем подготовки он принимает решение продолжить обучение в Лейпцигской консерватории.

В Лейпциге Чюрленис чувствовал себя неуютно. Он вроде бы делал успехи в учебе, но постоянно испытывал сомнения в своих способностях – вплоть до болезненной рефлексии. Композитор не знал немецкого языка и чувствовал себя одиноко. Единственным утешением была переписка с верным другом Э. Моравским: «Уже несколько часов, как сижу и жду, что чего-нибудь захочу. Страшно тяжело. Встал рано и сразу взялся за трио, через пятнадцать минут бросил. Взялся за фуги, тоже бросил. Ничего не могу делать и ничего не хочу. Ни на что не хочу смотреть, не хочу двигаться и, что хуже всего, не хочу существовать. И нет выхода. Все время чувствую, что я существую, что, ничем не занимаясь, делаю плохо. Чувствую, что время безостановочно идет, и мне его жаль. Впечатление такое, что время – это очень важная поэма, играемая оркестром специально для меня. Кто-то мешает мне слушать – ничего не слышу. А жаль, композиция идет все дальше, может быть, скоро кончится. Так что не услышал – пропало. Эта композиция – жизнь, и она играется только один раз. Плохо... Все гибнет, проходит. Будущее обратилось прошедшим, и что в нем – перегной, глупость. Так много сказано и передумано о ЖИЗНИ. Жизнь... О! Жизнь... Где она, покажи? И вот это и есть жизнь? Чего она стоит? Красивейшие идеи немного позвучат в воздухе, люди послушают, послушают, похвалят, даже наизусть выучат, а свинская жизнь тянется своим чередом. Постоянно говорим что-то другое, делаем что-то другое. Столько слов! Так наглядны разные благородные и красивые дела... Где же эти дела? Разве мы имеем двойную жизнь: одну – мерзкую – в действительности, а другую – красивее, благороднее – только на словах, в воздухе? Почему нельзя жить в одной только другой жизни? Почему она так недостижима? Чего я хочу? Хочу быть другим, хочу, чтоб было иначе, хочу другой жизни. Не знаю дороги. Покажи, если можешь. Постоянно хочу делать хорошее и не знаю, что есть добро, хочу идти и не знаю куда. Я слаб, потому что чувствую, что заблуждаюсь. Только покажи, в какой стороне та жизнь, и увидишь, сколько во мне найдется энергии... мысли настолько преследовали меня, что мне жизнь надоела... меня охватил пессимизм, который все отравлял и мешал работать. Какое-то время даже совсем не писал писем...». Из другого письма: «Спать не хочется, и работать не могу… Люблю тишину, но сегодня она невыносима. Кажется, будто крадется кто-то. Страшно. Приходит мысль в голову, что в этой тиши сокрыта какая-то тайна. Порою кажется, что эта темная и тихая ночь – это какое-то огромное чудище. Распласталось оно и дышит медленно, медленно. Широко раскрыты застывшие огромные глаза, а в них бездна равнодушия и какая-то важная тайна... Тяжело. Прошлое куда-то ушло, будущего еще нет, а настоящее – пауза – ничто». Судя только по этим посланиям, неискушенный диагност понимает, что эмоциональное состояние Чюрлениса было депрессивным.

Неожиданно умирает покровитель и спонсор юноши М. Огинский, и непредвиденные материальные трудности еще больше усугубляют его психологическое самочувствие. Именно здесь, в Лейпциге, в попытке справиться с душевными муками он покупает краски и начинает рисовать. Поначалу он пытается экономить, занимает деньги, недоедает, но в конце концов вынужден оставить учебу из-за нехватки средств.

По возвращении домой, летом 1902 г., – очередной добровольный отказ композитора, на этот раз от места преподавателя в Варшавском музыкальном институте. Чюрленис все же остается в Варшаве. С осени занимается в частной Школе живописи и художественных ремесел Я. Каузика. Дает частные уроки игры на фортепиано, чтобы заработать на жизнь себе и оплатить учебу троим младшим братьям, двое из которых также учатся музыке. В 1903 г. польский художник К. Стабровский организовывает в Варшаве прогрессивное высшее учебное заведение – Школу изящных искусств, студентом которого с радостью становится Константинас. В сентябре 1903 г. начинающий живописец хвастает перед другом, что уже написал одну «символическую картину». Речь идет о «Музыке леса», название которой как бы ненароком перекликается с названием его первой значительной музыкальной работы. С этих пор он будет развиваться в большей степени как художник.

Между юношескими сочинениями Чюрлениса-композитора и первой работой Чюрлениса-художника лежит семь лет. Как художник он творил всего несколько лет (1903‑1909), но оставил более 300 произведений живописи и графики. Чюрленис-композитор трудился на протяжении около десяти лет. В его наследии более 200 работ – симфонические поэмы «В лесу» и «Море», увертюра «Кестутис», кантата «De profundis», струнный квартет, органные пьесы, хоровые сочинения, большое число обработок народных и фортепианных произведений малых форм. Он не бросил музыку, просто она перенеслась с нотного листа на полотно. Его виденье мира было синестетическим, полифоничным. Этому способствовал феномен так называемого «цветного слуха», когда при восприятии музыки возникают звуко-цветовые ассоциации. Картинам своих «сонатных» циклов Чюрленис давал названия в соответствии с частями музыкального жанра сонаты: «Аллегро», «Анданте», «Скерцо», «Финал». К таким произведениям относятся серии картин «Соната солнца», «Соната весны», «Соната лета», «Соната моря», «Соната звезд» и др.

Чюрленис так и не стал академическим рисовальщиком. Среди его работ не найти профессиональных портретов, изображений обнаженной натуры, детализированных бытовых и исторических сюжетов. Творения художника вне того или иного направления живописи, их тематика расплывчата. Предмет изучения многих работ – природа, но отнюдь не в реалистичном ключе, а в неком своем, фантазийном. На других картинах Чюрленис обращается к архетипическим сюжетам литовских народных сказок и преданий. Некоторые творения метафоричны по названию и субъективно символичны по форме («Мысль», «Видение», «Покой», «Печаль», «Истина» и др.).

Очень часто Чюрленис объединял свои работы в тематические циклы («Сотворение мира», «Знаки зодиака»), диптихи, триптихи. Первый из дошедших до нас циклов живописных работ «Симфония похорон» написан в 1903 г. и состоит из семи полотен. Примечателен он, прежде всего, интересом художника к теме смерти. Картины выполнены в контрастной цветовой гамме с использованием доминирующих желтого, синего и зеленого цветов, причем насыщенность и контрастность красок блекнет от первой к последней работе.

С точки зрения развития предполагаемого психического заболевания художника, наибольший интерес представляют его ранние картины – 1904-1905 гг. и поздние – 1909 г. Несмотря на скудные сведения о недуге Чюрлениса, биограф Ф. Розинер нашел в дневнике его сокурсницы и подруги Лидии Брылкиной в период их обучения в Школе изящных искусств упоминание о том, что уже в 1904 г. у живописца были признаки душевной болезни. Также сохранились сведения, что Чюрленис не избежал влияния «популярности оккультных и теософских течений» – в Варшаве он участвовал в модных тогда спиритических сеансах и даже, по уверениям сестры Ядвиги, обладал гипнотическими способностями.

По мнению искусствоведа М. Эткинда, образы в работах Чюрлениса 1904 г. – зыбкие, смутные, призрачно расплывающиеся «видения», влекущие и отпугивающие зрителя одновременно. Такова, например, картина «Мысль», в которой свечение черепа и исходящее из его глазниц сияние словно бы делают «видимой» работу мысли, ее энергию. В некоторых картинах, относящихся к 1904-1905 гг., акценты делаются на антропоморфных изображениях природы, создающих впечатление иллюзии. В картине «Ивы» – это пятипалые руки-стволы, «держащие» облако, в двух других – «День» и «Вечер» – в зеленых кустах можно увидеть пальцы рук и верхнюю часть черепа некого человекоподобного существа, скрытого за обрезом земли (в первой) или растворенного в темноте (во второй). Близкой по духу к этим картинам является и одна из наиболее известных работ Чюрлениса «Покой», созданная в тот же временной период. Удивительна амбивалентность между названием и чувствами, которые вызывает это произведение у большинства зрителей. Холмистый остров – словно чудовище, медленно всплывающее из-под воды и зловеще рассекающее тихую гладь. Едва заметные точки костров, горящие где-то далеко в пещерах, больше похожи на глаза, неотступно наблюдающие за беспомощной жертвой. Сюжет взывает, скорее, к тревоге пресекуторной, но уж никак не к спокойствию.

Символика, лежащая в основе работ 1905-1906 гг., все так же расплывчата. Историю неоконченного цикла из 13 картин «Сотворение мира» (1905-1906) художник описывает в письме брату: «Последний цикл не окончен, я задумал писать его всю жизнь, конечно, постольку, поскольку в дальнейшем будут новые мысли. Это сотворение мира, только не нашего, в соответствии с Библией, а какого-то другого мира – фантастического. Хочу сделать цикл по крайней мере из 100 картин». Интересно, что в письме брату Чюрленис написал зашифрованную фразу, к которой приложил код. Это не единственный эпизод, когда он изобретал алфавиты – в некоторых картинах, например, в цикле «Рекс» встречаются загадочные знаки.

То же письмо, от 20 апреля 1905 г., дает нам ценную информацию об эмоциональном состоянии Чюрлениса, гипоманиакальном настроении, контрастном его лейпцигским переживаниям: «К живописи у меня еще большая тяга, чем прежде, я должен стать хорошим, очень хорошим художником. Одновременно я буду продолжать заниматься музыкой и займусь еще другими вещами. Хватило бы только здоровья, а я бы все шел и шел вперед!» и далее: «Сейчас, после приезда в Друскининкай, я загорелся изучением природы. Вот уже вторая неделя, как я ежедневно рисую по четыре-пять пейзажей. Нарисовал уже сорок штук». Он строит грандиозные планы: «Первым делом поедем повидать Центральную Америку, Мексику, непроходимые леса Амазонки, берега Миссисипи, частично захватим Южную Америку, а потом на несколько месяцев отдохнуть в Австралию. Оттуда на Цейлон и в Восточную Индию, с которой не захотим расстаться скоро, а на десерт останутся Африка, Египет, пирамиды, сфинксы, пальмы...».

Летом 1905 г. художник предпринимает дальнее путешествие, хотя и не такое, как виделось ему в просторах своей фантазии. Поездка в Крым и на Кавказ становится возможной благодаря новой покровительнице Брониславе Вольман, с семьей которой он путешествовал в качестве учителя музыки. «Представь себе – я видел Кавказ, – снова пишет он брату Повиласу. – Берега высоки, скалисты, неприступны. С любой горы видно почти все море. Я гулял обычно один... Слишком красиво, чтоб эту красоту наблюдать еще с кем-то...».

Весной 1906 г. в Петербурге была организована выставка учеников Варшавской художественной школы. Увидев успех своего подопечного, Б. Вольман помогает ему с финансированием поездки в Европу, куда Константинас отправляется летом вместе с другими студентами Стабровского на поиски вдохновения в лучших музеях Праги, Дрездена, Мюнхена, Вены. Ближе к концу года Чюрленис отправляется в Вильнюс, где с головой окунается в художественный процесс начавшегося культурного возрождения Литвы. Он обрабатывает народные песни, берет на себя руководство хором, учреждает Литовское художественное общество, ведет активную общественную жизнь. В 1907 г. Чюрленис становится организатором и одним из участников Первой литовской художественной выставки. Однако консервативные зрители не воспринимают выставленные им работы, которые вызывают недоумение. На второй выставке, 1908 г., добиться понимания широкой публики также не удается. Картины никто не покупает. Не в последнюю очередь из-за того, что Чюрленис назначает им сверхвысокие цены. Тем более о противоречивости, амбитендентности его действий говорит тот факт, что он отдает картину даром, если видит, что она нравится, но не по карману посетителю выставки. Кроме того, Константинас очень не любит, когда его просят объяснить содержание своих работ. Однажды на вопрос, почему в картине «Сказка королей» на ветках дуба нарисованы маленькие города, он раздраженно ответил: «А потому, что мне так хотелось!».

Период 1907-1908 гг. – время его творческого расцвета. В этот период художник познакомился со своей будущей супругой, 22-летней студенткой-филологом Краковского университета Софией Кимантайте. Она начала учить его литовскому языку (Литва была полонизирована, и далеко не все литовцы знали свой родной язык). Чюрленис был искренне привязан к молодой жене. В конце первого года женитьбы он писал: «Пару лет назад мне было очень плохо и страшно трудно – не спал ночами и думал, что более несчастного человека нет на всей земле. А теперь почти год, как мне удивительно спокойно, светло и хорошо на сердце. Много вещей мне нравится, жизнь кажется очень красивой и интересной, даже материальные вопросы, которые сильно затрудняют внешнюю жизнь, внутренне почти не производят впечатления. Много узнал новых людей и с удовольствием вижу вокруг, что в людях больше достоинств, чем недостатков. Сердитый человек мне кажется отклонением от нормы и очень интересным феноменом, словно опутанным ошибочной идеей».

Летом 1908 г. он пишет невесте возбужденные письма из Друскининкая. Так, 22 июня: «А я опять рисую. Встаю в 7 или раньше и не могу оторваться – так хочется мне рисовать. Работаю по 10, а то и больше часов. Но разве это работа? Не знаю, куда уходит время, но все куда-то исчезает, а я путешествую по далеким горизонтам взращенного в себе мира, который может показаться удивительным, но мне так хорошо в нем»; 9 июля: «Я рисую! С четверга рисую по 8-10 часов ежедневно. Ничего не получается, но это неважно. Рисую сонату... Дается она с трудом... Если бы ты знала, какая радость работать упорно, бешено, без передышки, почти до потери сознания, забыв все».

До сих пор единственным местом, где Чюрленис чувствовал внимание публики, был Петербург. Поэтому осенью 1908 г. он принял роковое решение отправиться туда за признанием. Лучшим свидетельством о его петербуржском бытие, которое длилось чуть более года, остаются письма художника к жене и альбомные записи. По непонятным причинам даже после свадьбы София в Петербург не переехала и только лишь навещала Константинаса.

По приезде в столицу известный художник литовского происхождения М. Добужинский познакомил его с сообществом живописцев – Бенуа, Лансере, Сомовым, Бакстом, Маковским. Причем на первую встречу с ними смущающийся художник отправил только свои картины. По словам Добужинского, Чюрленис в Петербурге вообще избегал общества, держался независимо и ни к одному художественному кружку так и не присоединился. Тем не менее, столичный бомонд внимательно отнесся к появлению нового таланта, отмечая одновременно его одаренность и болезненную хрупкость. Тот же Добужинский так описывал художника: «Как сейчас вижу его лицо: необыкновенно голубые трагические глаза с напряженным взглядом, непослушные редкие волосы, которые он постоянно поправлял, небольшие редкие усы, хорошую несмелую улыбку».

Первые месяцы в Петербурге были для Чюрлениса тяжелыми материально и эмоционально. Отсутствие друзей, заработка и плохое питание сказываются на его настроении, и он рассказывает брату: «Вот уже две недели, как я в Петербурге, и до сих пор безрезультатно ищу уроки или что-либо подобное. В январе я буду здесь участвовать на выставке «Союза». (Это ведущая группа русских живописцев.) Этот факт меня смешит, потому что до сих пор я еще не привык принимать себя всерьез. Я здесь один... и мне очень тоскливо». «Но пока нет ничего верного, ничего, чем бы я мог обрадовать тебя... – пишет он Софии, – такую одинокую там, как и я здесь, в этой двухмиллионной каше», и далее: «Только что вернулся с литовского «культурного» вечера, на котором играл свои композиции. Публика, разумеется, надеялась на многое, но оказалась полностью разочарованной. Просили меня о чем-нибудь повеселей – чуть ли не просили оставить лучше в покое».

В процессе создания «Летней сонаты» он пишет Софии: «Знаешь, я такой теперь ни на что не годный, когда бываю один, страшно! Слоняюсь из угла в угол и тоскую, нигде себе места не могу найти, а как подумаю о тебе, – мне настолько тоскливо и грустно, как еще никогда в жизни не было... И скажи мне, единственная, почему это время... теперь словно совсем не движется? Течет долгий скучный час и влечет за собой грустный и еще более длинный час с шестьюдесятью минутами-черепахами, и так без конца. И что хуже всего – все эти часы и минуты такие длинные и пустые, бесплодные, зря упущенные. Встаю в семь и раньше и не могу оторваться, так мне страшно хочется писать. Работаю больше чем по десять часов. Но разве это работа? Не знаю, куда улетает время; все куда-то пропадает, а я себе путешествую за далекими горизонтами своего представляемого в мечтах мира, который, может, и странен немного, но хорошо мне в нем».

Однако его состояние нельзя назвать стабильно депрессивным – после тоскливых и горьких нот в его письмах к Софии вновь и вновь возникают мажорные звуки. Некоторые письма к ней того периода по меньшей мере экзальтированны, по большей – экстатичны: «...Улетела черная птица – какой свет над нашими головами. Вижу в небе двенадцать радуг, о которых ты так дивно рассказывала, и рвусь к тебе... Зосенька, правда, ты знаешь, что такое счастье? Знаешь, потому что оно здесь, со мной, с нами. Так странно и так чудесно. Вокруг нас буйные золотые колосья, над нами – двенадцать радуг! Удаляется черная буря, а мы, как дети, ловим ладонями молнии, улыбаясь буре, колосьям и самим себе...». Многое в этих письмах кажется странным, наполненным онейроидными фантазиями: «Порою я тихо разговариваю с тобой. Или, закрыв глаза, обнимаю тебя и лечу куда-то за тридевять земель. Под нами исчезают полосатые ковры серых полей, деревушки на пригорках, темные пятна лесов, переплетенные серебряными нитями родников... Вот уже и море, и гигантские волны. «Здравствуй!» – кричим мы с высот. «Здравствуйте», – шумят волны, и мы летим все выше и выше. Мы видим море и его берега, и дорожки, по которым ходят люди, ходят, смотрят на море и ужасно тоскуют. И другие моря уже видны, и океан. А вокруг океана тоже вьется дорожка, тоже люди ходят – ходят, удивляются и боятся. А еще дальше – бесконечные желтые поля, а посередине Сфинкс – он глядит спокойно вдаль. Вокруг же, сколько взгляд окинет, скелеты, занесенные песком и бриллиантами. Это пустыня. Спотыкаясь о скелеты, идет ребенок. С востока на запад он свой шаг направляет, по путь ему преграждает змея. Не бойся... видишь, – они уже играют вместе и пирамиду из бриллиантов строят. А мы летим все дальше и дальше...» И в следующем письме: «Моя Королева Неизвестных Краев, Непроходимых Лесов, Островов Счастья. Помнишь, как мы отдыхали в Оазисе, в тени кокосовых пальм. Собиралась страшная буря. Поднимались чудовищные тучи, и полупустыни закрыли они своей тенью... Мы были спокойны – ты улыбалась, большой лев и львица лизали твои пятки. Помню твои слова: «Знаешь, почему мы не боимся? говорила ты – потому что мы хоть и умрем, усталые телом, встретимся в других краях. И как всегда – ты и я. Потому что мы – Вечность и Бесконечность».

Столь же необычны и его альбомные записи-фантазии, местами напоминающие стихотворения в прозе. В них художник часто обращается к кому-то, и они тем более похожи на неотправленные письма к жене: «...Когда мы сидели на горе, я потихоньку спустился вниз… Ты вся была на солнце, а солнце – в тебе. Ты очень сильно слезилась, а моя большая тень падала почти через всю гору. И стало мне тоскливо. Пустился я долинами в даль дальнюю, а когда вернулся, ты излучала еще более сильный свет. Моей тени уже не было... Вспомнил я тогда время, когда мир был похож на сказку. Солнце светило в сто раз ярче. Па берегах темных озер высились гигантские леса ореховых деревьев. Под шелест золотых листьев летел страшный птеродактиль. Летел он дыша угрозой, поднимая невероятный шум. Пролетел – и исчез в двенадцати лучах сверкающей радуги, вечно стоящей над тихим океаном». Есть в альбоме и депрессивные записи: «Не могу написать сегодня тебе письмо. Тяжело очень у меня на душе. Похож я на птицу, придавленную деревом. У меня здоровые крылья, но я прибит и очень устал. Не думай обо мне плохо, малютка. Я накоплю силы и вырвусь на свободу. Я полечу в очень далекие миры, в края вечной красоты, солнца, сказки, фантазии, в зачарованную страну, самую прекрасную на земле. И буду долго, долго смотреть на все, чтоб ты обо всем прочитала в моих глазах...». К сожалению, свои записи, так же как и большинство картин, художник не датировал, что не позволяет наблюдать в полной мере динамику его болезни.

Лето 1909 г. Чюрленис проводит в Литве с женой. Он много работает и в сентябре возвращается назад в Петербург. В работах художника резко усиливаются ноты тревоги, появляются мрачные тона и жесткие линии. Названия и сюжеты последних картин наглядно отражают его физическое и душевное состояние: «Тоска», «Фантазия (Демон)», «Летит черная беда», «Литовское кладбище», «Жемайтийские кресты».

Одна из его картин этого периода – «Баллада о черном солнце» известна только по черно-белым репродукциям, так как оригинал пропал во время Первой мировой войны (картина на тот момент находилась в украинском имении И. Стравинского, в Устилуге). Композицию этой картины составляют «черное» солнце, на диск которого накладывается гора-башня с антропоморфным «лицом», и «светлое» солнце, также полузакрытое силуэтом горы. Черные лучи огромного светила полностью заполнили пространство картины. Некоторые биографы Чюрлениса предполагают, что он хотел в этом образе воплотить ту тьму, что шла к нему вместе с душевной болезнью.

Последняя и самая большая по размерам его работа – «Рекс». В серии картин 1904-1905 гг. он уже обращался к теме короля, властелина. Как и в «Балладе о черном солнце», в этой картине раскрывается тема борьбы добра и зла, причем последнее, похоже, побеждает. Диссоциативны образы большого, мрачного, злого короля (а в первом случае солнца) и доброго, дневного, но одновременно меньшего и слабого.

Одно из последних писем Софии датируется 3 декабря 1909 г.: «Вчера был у Бенуа… Довольно скучно мне было, потому что люди, хотя и симпатичные, но по большей части чужие, и трудно так сразу хорошо себя чувствовать в их компании». Одна из последних записей в альбоме: «Я видел страшный сон. Была черная ночь, лил, хлестал ливень. Вокруг пустота, темно-серая земля. Ливень меня страшил, хотелось бежать, скрыться, но ноги вязли в грязи, несмотря на то, что в каждый шаг я вкладывал все силы. Ливень усиливался, а с ним и мой страх. Хотелось кричать, звать на помощь, но струи холодной воды заливали горло. Вдруг сверкнула безумная мысль: все на земле, все города, деревни, избы, костелы, леса, башни, поля, горы – все затопила вода. Люди ничего об этом не знают. Сейчас ночь. В избах, дворцах, виллах, гостиницах преспокойно спят люди. Спят глубоким сном, но ведь это утопленники…».

В декабре 1909 г., обеспокоенный долгим отсутствием друга, Добужинский наведался на квартиру к Чюрленису. Обнаружив того в безумном состоянии, он срочно вызвал в Петербург его жену. Художник сидел на кровати, уставившись в одну точку, лицо его осунулось. На вопросы не отвечал, лишь изредка – и то односложно, вращал пальцами, как бы «рисуя» на поверхности различных предметов кружки. В январе 1910 г. София привезла Константинаса в Друскининкай, а в марте его перевели в частную психиатрическую клинику Олехновича в Пустельниках под Варшавой. Здесь он прожил свой последний год. Константинасу запретили заниматься музыкой и живописью. Психическое состояние оставалось нестабильным – улучшения были лишь кратковременны. В июне у Чюрлениса родилась дочь Данута, об этом он узнал только осенью. Единственное сохранившееся письмо художника из лечебницы более чем кратко: «Поздравляю тебя Зося. Кастукас. Быть может скоро увидимся. Целую Данусю». Текст написан карандашом, дрожащей рукой. Последние два предложения были дописаны братом художника. Весной 1911 г. Чюрленис по недосмотру персонала вышел плохо одетым в больничный сад и долго сидел на скамейке. Началась пневмония, которая привела к инсульту. Кровоизлияние в мозг и значится официальной причиной смерти художника 10 апреля 1911 г.

Ни у кого из биографов Чюрлениса нет указаний на то, каков был его диагноз. В Петербурге художника консультировал В.М. Бехтерев, но его архив до последнего времени был недоступен, если вообще в нем имелись сведения о Чюрленисе. Со слов родных, Бехтерев поставил ему диагноз «нервное истощение». Впоследствии постановке диагноза препятствовал тот факт, что семья художника тщательно оберегала любую информацию о его болезни, создавая посредством негласной поддержки советской действительности миф о «благополучном Чюрленисе». Не сохранились и дневники художника, которые он вел регулярно, не было опубликовано письмо, написанное Чюрленисом в лечебнице, в котором содержатся его бредовые рассуждения. В одном из писем Софии говорится, что «признаков прогрессивного паралича нет», что, по крайней мере, может служить указанием на то, что вопрос о нейросифилисе обсуждался. Тем не менее, такой диагноз кажется не очень убедительным: Чюрленис не был замечен в беспорядочных половых связях и ранее от сифилиса никогда не лечился, дочь его родилась здоровой. Учитывая некоторые странности, наблюдавшиеся в поведении отца художника, можно предполагать отягощенную наследственность. По сохранившимся письмам художника становится понятно, что он был сильно подвержен колебаниям настроения. Некоторые письма, альбомные и дневниковые записи (предположительно и те, которые не были обнародованы) содержат признаки нарушения мышления. Таким образом, не имея возможности исключить полностью органическое поражение головного мозга, более вероятно все же предположение, что Чюрленис страдал эндогенным психическим заболеванием, а конкретнее – шизоаффективным расстройством.

Что почитать:

Я. Чюрлените «Воспоминания о М.К. Чюрленисе» Младшая сестра Константинаса Ядвига также посвятила свою жизнь искусству, став композитором и историком музыки. Она изучала литовский фольклор и издала под своей редакцией большинство музыкальных сочинений Чюрлениса. Чувствуя свое родство с братом, написала о нем книгу воспоминаний.
	М. Эткинд «Мир как большая симфония» Эта иллюстрированная биографическая книга, написанная советским ученым-искусствоведом, – одна из первых немногочисленных работ о жизни и творчестве литовского художника. Книга рассказывает о драме жизни мастера, о его творческом пути и сложных изысканиях. Она представляет собой монографический очерк, сопровождаемый фрагментами писем и статей Чюрлениса.
Ф. Розинер «Искусство Чюрлениса» Книга известного писателя и музыковеда Феликса Розинера – многолетний труд, подпитанный искренним интересом и особым почтением автора к Чюрленису. Это одно из наиболее полных изданий, посвященных не только биографии творца, но и детальному искусствоведческому и культурологическому анализу как живописных, так и музыкальных произведений.

Что посмотреть:

«Письма к Софии» (Великобритания, 2013 г. Режиссер – Р. Маллан, в ролях – В. Пяткявичюс, М. Коренкайте) Это совместная британско-литовская кинематографическая работа, в центре сюжета которой – отношения Константинаса Чюрлениса и Софии Кимантайте, построенная как на основе реальных фактов, так и с элементами художественного вымысла.

Что посетить:

Каунас, Литва. Музей Чюрлениса – самый старый и крупный художественный музей в Литве. В нем представлена наиболее полная коллекция работ не только Чюрлениса, но и других литовских живописцев, а также изделия народного творчества. Национальный художественный музей был основан в 1921 г., а именем Чюрлениса назван в 1944 г. Картины художника прошли тернистый путь, прежде чем обрели свой дом. Во время Первой мировой войны сестра Валерия увезла его работы в Москву. После революции в России их с большим трудом удалось вернуть обратно, при этом некоторые успели заплесневеть. Причиной тому было не только неправильное хранение, но и то, как сам Чюрленис относился к своим работам. Для него главным было самовыражение, и он нисколько не заботился о долговечности картин – краски были слабо закреплены и часто портились при перевозках. В 1925 г. часть картин была отреставрирована, но допущенная в процессе ошибка привела к пожелтению бумаги. Во Вторую мировую на их долю выпало еще большее испытание – во время немецкой оккупации наиболее ценные работы были спрятаны в банковском сейфе. Когда его, наконец, открыли, оказалось, что некоторые работы были сброшены на пол взрывами и пострадали от наводнения 1946 г. Зная невезучесть картин Чюрлениса, его родственники и хранители музея долго не решались отправлять их на выставки. За пределами СССР работы из музея увидели впервые лишь в 1979 г. в Берлине.

Друскининкай, Литва. В Друскининкае, где прошло детство художника, сохранились два небольших домика, принадлежавших семье Чюрленисов. В 1963 г. здесь был открыт Мемориальный музей его имени. Была воссоздана аутентичная атмосфера быта семьи, действуют экспозиции о его творчестве, регулярно проводятся выставки и фестивали. У городского парка Друскининкая стоит монументальный памятник художнику.

Подготовила Ольга Устименко